Валерий ЛЕОНТЬЕВ: «"Спору" с публикой и самим собой я воздаю немало дани...»

— Вспоминаете ли вы прошедшее не в связи с событиями личной жизни? Если да, то что именно вспоминается из 50-х, 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годов? К чему в прошлом больше тяготеет ваша душа?

— Не думаю, что мой ответ будет оригинальным. С определенного возраста всех нас в своих воспоминаниях тянет в детство. И это понятно. Это время веры и чистоты, время мечтаний, ожиданий и надежд. Владимир Набоков как-то заметил, что детство — самая лучшая пора, а вся оставшаяся жизнь — лишь воспоминания о ней. В этой связи я бы сказал, что воспоминаний, не связанных с личной жизнью, у меня нет. Не потому что я какой-то «неправильный». Просто не личной, то есть какой-то ярко выраженной общественной, политической или военной, жизни у меня не было. Я, как вы заметили, не политик и не полководец, да и у этих категорий людей их общественно-политическая жизнь является выражением их личной внутренней доктрины, сформировавшейся под влиянием таланта, людей и обстоятельств. То есть так же, как и в моем случае.

— Подпадали ль вы под чье-то человеческое влияние (в том числе и творческое или, если хотите, за исключением творческого) и насколько сильно?

— С этой позиции (если вынести за скобки талант — пусть о нем судят другие) я, разумеется, подпадал под влияние множества людей. Чаще — бессознательно. Ведь первое творческое движение ребенка — это подражание. Значит, то, что звучало вокруг меня и формировало мой менталитет, во всяком случае, его музыкальную составляющую. Не надо понимать буквально, но моими неосознанными (а может, и осознанными) кумирами были певицы-актрисы Клавдия Шульженко и Елена Камбурова. В одном из интервью Камбурова на вопрос журналиста «Зачем вы выходите на сцену?» ответила: «Спорить». Этому «спору» — с публикой и с самим собой — я воздал и воздаю немало дани — жизненной, сердечной, нервной. А Валерий Ободзинский? А пражский соловей Карел Готт? А итальянец Джино Ванелли? А болгарка Лили Иванова? Их всех и не перечислить, но у каждого из своих кумиров я старался перенять какую-то чёрточку...

— К чьему мнению вы сейчас прислушиваетесь? А к чьему и не хотели бы, да приходится? С кем и с чем вы считаетесь охотно? А скрепя сердце? А с отвращением, но когда деваться некуда?

— Чаще всего я прислушивался к мнению своих близких друзей, среди которых на первом месте всегда была и остается Люся Исакович, моя жена — человек, с которым я связал свою жизнь ещё с юности и, как оказалось, навсегда. У нее широкий и разносторонний вкус, она всегда в курсе не только музыкальных новинок, но и веяний моды.

Относительно же того, чтобы прислушиваться к кому-то через силу, то… Этого не происходило даже во времена советской власти, всесильных худсоветов и суровой цензуры, а сейчас ваш вопрос выглядит, по меньшей мере, наивным.

— Как вы преодолеваете одиночество? Или даже не пытаетесь его преодолеть? Если так, почему?

— Одиночество — тема болезненная. Порой мне кажется, что в той или иной степени это состояние является прерогативой (или, лучше сказать, особенностью) всех творческих людей. Плохо ли это? Представьте себе, что одиночество никогда бы не испытывали, скажем, композиторы — разве тогда появились бы на свет такие произведения, как «Полонез» Огинского, «Элегия» Массне, «Сомнение» Глинки, «Серенада» Шуберта, «Реквием» Моцарта, «Лунная соната» Бетховена, печальные романсы Чайковского? Эти люди были в какие-то моменты жизни бесконечно одиноки. А ведь именно в такие моменты и была создана музыка, которую человечество слушает по сей день. Мне кажется, что одиночество - вещь для любого художника необходимая. Бороться с одиночеством? А зачем? Именно в это время и приходят в голову самые лучшие мысли...

— С какого времени вам стало интересней быть с собой, нежели с другими людьми?

— Мне всегда было хорошо с собой, даже в детстве, даже в раннем. Впрочем, Бернард Шоу по этому поводу со свойственным ему парадоксальным юмором высказался так: «Нет ничего лучше одиночества, но иногда так хочется об этом сказать кому-нибудь...»

— Когда у вас была последняя любовь? Какая она, по вашему ощущению: последняя в жизни или будут еще?

— Что значит «последняя любовь»? Кому дано предугадать? Любовь — всегда первая, всегда новая, всегда свежая, всегда полная надежд. Я никому не пожелал бы последней любви.

— Многие люди в нашем возрасте — даже самые жизнелюбы — так или иначе, начинают прощание с жизнью? Как это происходит вас?

— Есть темы, на которые я хотел бы говорить (если захочу или придет время) только со своим личным духовником, но никак не с журналистом.

— Есть ли еще что-то такое в жизни из ее явлений (не проявлений!), что вам пока не известно и неизведанно? Есть ли, другими словами, для вас в жизни что-то непознанное?

— Есть ли что-то неизведанное для меня? Ну, разумеется! Я, например, никогда не был на планете № 51 в созвездии Плеяд (там, говорят, климат, похожий на земной), а также на многих других планетах, которые поближе. Точнее, я не был ни на одной, кроме нашей, и это меня печалит. Я тренировался на космических тренажерах, но в космос никогда не летал - и это тоже меня печалит. Я никогда не был на войне и ни разу не сидел в тюрьме — но это как раз меня не огорчает. Да минует меня чаша сия. Я не хотел бы гореть в пожаре, падать из самолета без парашюта и опускаться на морское дно без акваланга. Ну, вы меня понимаете - в мире много непознанного, но далеко не все я хотел бы испытать и изведать.

— Что сейчас способно доставить вам настоящую радость, а что — огорчение и печаль?

— И радует, и печалит меня все то же, что и раньше. Встреча с друзьями. Хорошая книга. Бокал хорошего вина. Теплая погода — и в Москве, и в Майами. Смешной анекдот. Талантливый человек. Хорошая новость. Новая песня. Печалит — отсутствие или недостаточное присутствие всего этого.

— Когда, по-вашему, заканчивается жизнь? В момент смерти? До неё? Когда-то после?

— И снова вы спрашиваете о смерти - далась вам эта тема! Даже если я и думаю об этом — это не для газеты. Впрочем, если вы настаиваете, извольте: я считаю (и, наверное, не только я), что жизнь оканчивается тогда, когда иссякает интерес к ней. Вот и все! Как говорили древние, «sapienti sat» — «умному достаточно».

— В какое время года вам лучше работается? В какое время суток лучше думается?

— Люблю солнце и море. Но я — ночной человек. Ночь интересней, таинственней, загадочней дня. Даже, если угодно — опасней. Ночью лучше думается...

— Какие предметы материального мира сейчас имеют для вас значение, а какие — нет?

— Я не бесплотное существо. Для меня важен комфорт в быту. Я много лет жил в общежитиях, а в гостиницах продолжаю жить; я много лет питался в столовых, поэтому научился ценить вкусную еду. Но рестораны не люблю, мне нравится есть дома или, в силу обстоятельств, в номере. И приятней в компании, чем в одиночестве.

— По каким делам, по-вашему, вас запомнят все знакомые с вами люди, родные и близкие?

— Боюсь, что вы уже повторяетесь и заставляете повторяться меня. Я уже начинал цитировать эти стихи, но теперь процитирую все это четверостишие Тютчева полностью: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, и нам СОЧУВСТВИЕ дается, как нам дается благодать». Это ответ на ваш вопрос. Я нарочно выделил слово «сочувствие». Sapienti sat!

— Когда вы поняли, что ваше дело не имеет абсолютной значимости в вашей жизни?

— Поверьте, если бы я не верил в абсолютное значение дела, которым я занимаюсь, я бы давно пошёл работать лифтёром или лодочником.

Хотя, конечно, всё относительно...

«Санкт-Петербургский Курьер»,

27 июля 2006 года.